Эрик Юзыкайн
НЕКОТОРЫЕ
АСПЕКТЫ ИНФОРМАЦИОННОЙ СРЕДЫ
МАРИЙЦЕВ
3.1.1 Теоретические заметки
Информация, являющаяся важным элементом жизнедеятельности этноса, может передаваться по-разному. Язык является центральным средством внутриэтнической коммуникации. Он участвует практически в любом типе коммуникаций в современном обществе. Передача словесных сообщений от человека к человеку, как в устной, так и в письменной форме лежит в основе коммуникации между людьми.
Меньшее, но тоже большое значение, имеет невербальная передача (усвоение) информации в форме показа, подражания (например, усвоение детьми жестов и мимики от взрослых). Этот способ коммуникации особенно важен "в детском возрасте, когда человек приобщается к основным поведенческим аспектам своей культуры, которые во многих случаях имеют этнический характер: ведь разные народы отличаются и разными манерами есть, пить, спать, сидеть, умываться, одеваться, приветствовать друг друга… …Но, конечно, более сложная информация о своей культуре (литературное и историческое наследие), хотя бы в форме самых простых сказок, пословиц, рассказов, преданий, понятий морали, обычного права, жизненных ценностей, может передаваться только в словесной форме" (Арутюнов, 1989:20).
Для языкового фактора в коммуникации наиболее важным с точки зрения этничности является то:
на каком языке происходит коммуникация - на языке данного народа или на чужом языке;
в каких социально-культурных сферах, по какой тематике происходит коммуникация;
какие формы языковой коммуникации при этом используются (письменная или устная, телевидение или радио, литература или устное творчество, фольклорные сборники или живое усвоение и т.п.)
Все три фактора взаимосвязаны между собой.
Для большинства малых народов, живущих в иноязычной среде свойственно развитие билингвизма и прогрессирующая языковая ассимиляция. В таких условиях члены этнической группы могут кроме родного языка общаться между собой и на других доступных и удобных для них языках. Здесь возникает важный вопрос: насколько содержательной в этническом плане является коммуникация между членами этнической общности, осуществляемая на чужом языке.
Известно, что многие сферы культурной жизни народа непосредственно связаны с родным языком. Трудно себе представить карельские плачи или языческие молитвы Чимарий, которые распеваются или читаются на чужом - не карельском и не марийском языке. Поэтому понятно, что в результате ухода родного языка из жизни людей исчезают многие уникальные явления этнической культуры, тесно связанные с данным языком.
Тем не менее, как показывают этнолингвистические исследования, языковая ассимиляция не всегда однозначно влияет на этническую ориентацию человека. При утрате языка и, таким образом, ослаблении его интегрирующей функции может происходить компенсация за счёт усиления подобной функции других элементов культуры и идентификации этноса, и общая система этнического сознания остается в целом неизменной. Хотя в других случаях затухание интегрирующей функции языка может вести к усилению индифферентности личности к остальным элементам этнической идентификации и кладет начало процессу этнической ассимиляции (Губогло, 1972; Коган, 1985; Старовойтова, 1985).
Так как языковая ассимиляция не влечёт за собой однозначной этнической ассимиляции, то будет оправданным предположить, что даже после утраты своего языка при коммуникации на чужом языке происходит обмен собственной этнокультурной информацией. Ведь в этом случае этническая группа сохранилась, и только язык, как средство внутренней коммуникации заменился другим.
Подтверждением тому, что и чужой язык может служить средством внутриэтнической коммуникации, являются многочисленные примеры того, как целые народы используют чужие языки, давно утратив из массового употребления свои собственные. Известны также случаи, когда националистически настроенная элита или простые граждане используют для формулирования своей идеологии и влияния на чувства соплеменников более распространённый и, вполне вероятно, более развитый в лингвистическом плане, язык другого народа. Примером этому можно считать современную эрзянскую газету "Эрзянь Мастор". В ней высказываются радикальные мысли национально-патриотического характера, при чём для их выражения используется как эрзянский, так и русский языки (складывается впечатление, что последний даже доминирует). Видимо, в условиях билингвизма эрзян и даже частичной языковой ассимиляции, коммуникация, посредством русского языка (кстати говоря, языка народа, которому чаще всего эрзянская элита противопоставляет свой народ), не видится невозможной.
Другой пример – это использование русского языка в официальных документах, принимаемых на национальных конгрессах финно-угорских народов России. Многие документы сначала создаются и редактируются на русском языке, а потом переводятся, и то далеко не всегда, на родной язык. В частности автору этих строк самому приходилось присутствовать при принятии решений 3 и 4-го Съездов народа мари в 1992 и 1996 годах, когда полемика шла на марийском и русском языках, а официальные документы составлялись по-русски.
Если коммуникацию через чужой язык в сфере прессы, политики, администрирования и делопроизводства, культурных институтов можно подвергнуть учёту и анализу, то в сфере межличностных коммуникаций такое сделать практически невозможно. Во-первых, сложно доказать на практике насколько межличностная коммуникация на чужом языке может быть этнически содержательна. Для того, чтобы это сделать понадобилось бы фиксировать и анализировать весь объём информации, которой ежедневно обмениваются люди. Во-вторых, проблему усугубляет то, что способность индивида к коммуникации на разных языках увеличивает возможность получения информации (в том числе влияющей на его этничность) из источников внешних по отношению к данной общности и культурной среде. Поэтому при рассмотрении различных видов коммуникаций и, в первую очередь межличностной коммуникации, целесообразно исходить из того, что коммуникация через родной язык имеет первостепенное значение для передачи этнической информации, однако коммуникация через другие языки потенциально способна нести этническое содержание.
В связи с этим встаёт важный вопрос о том, где, в каких социально-культурных, функциональных сферах и по какой тематике происходит коммуникация на том или ином языке. Ясно, что, проникая в жизнь народа, чужие языки не могут проникнуть сразу во все сферы одновременно. Где-то в силу традиции или каких-то поведенческих стереотипов родной язык сохраняет своё положение и значение, но в других местах он уступает свои позиции. Также и новые явления, приходящие в общественную жизнь народа, либо воспринимаются, существуют и развиваются на родном языке, либо за ними закрепляется тот язык, через который они пришли, с которым они появились и уже неразрывно связаны в сознании людей. Так в сферу марийской религии Чимарий русский язык не успел ещё проникнуть и трудно представить, что это произойдёт. В то же время в сферах науки или делопроизводства марийский язык почти не используется, а в православной церкви, например, даже и не допускается мысли о переводе богослужения на марийский язык.
Как известно, каждая языковая общность или индивид при осуществлении разных функций, в разных сферах жизни использует либо разные стилистические варианты одного языка, либо разные языки (Арутюнов, 1985). В соответствии с традицией и сложившимися историческими условиями у членов этнической группы вырабатываются соответствующие установки к применению языков в разных ситуациях. Это в свою очередь сказывается на восприятии информации, эффективности и содержательности коммуникаций.
Форма языковой коммуникации, тип коммуникации, в которых язык задействован, также важны с точки зрения этничности. Сообщение может передаваться как в устном, так и в письменном виде, через электронные или печатные средства массовой информации, устные межличностные контакты, от начальника к подчинённому и т.д. От этих форм и способов передачи, отношения всех участников процесса к ним зависит то, как передаётся или воспринимается информация, какое значение ей придаётся, какое воздействие она имеет. Так, например, от уровня грамотности получателя, и от того, на каком языке написано письменное сообщение, будет зависеть то, насколько точно он поймёт информацию. От этого и от некоторых других факторов, как, например, этническое, языковое самосознание, отношение к источнику информации и т.п., будет зависть то, насколько серьёзно и с уважением он отнесётся к сообщению.
Традиционная предрасположенность адресатов к использованию языка в определённых сферах жизни, способность воспринимать и понимать языки в письменном или устном виде, воспринимать сообщение на том или ином языке, в той или иной форме необходимо учитывать при анализе проблем внутриэтнической коммуникации.
Язык является одним из базовых элементов этнической внешней идентификации и внутренней самоидентификации, хотя он не всегда может служить надёжным критерием этнической принадлежности. На такое неоднозначное положение языка как критерия этнической принадлежности указывают многие исследователи. Против признания языка в этой роли имеются различные аргументы. В частности, указывается на проблему определения по языку разных этнических групп, пользующихся одним языком, или одной этнической группы, пользующейся разными языками. Другая сложность заключается в определении того, насколько расходящимися должны быть языки или наречия, чтобы язык, а соответственно и народ, говорящий на нём, могли быть признанными в качестве самостоятельных народов (Сорокин, 1992).
Признак общего языка (наряду с другими, как самоназвание, традиция общность территории, экономических связей, психического склада, представление о едином происхождении, наличие эндогамии и т.п.) играет ключевую роль в определении этнической группы в разных научных течениях. Например, этнолингвистическая классификация, разработанная в своё время в советской этнографии, считалась важным шагом в поиске универсального принципа классификации народов. При этом подразумевалось, что выяснение этнического состава, выделение той или иной этнической общности (того или иного таксономического уровня) требует предварительного проведения лингвистического анализа и создания языковой классификации (Крюков, 1988).
Предпосылки такого отношения к языку понятны. Во-первых, традиционно в человеческой жизни, как, например, и в античные времена, особый язык признавался одним из важных признаков другого народа, принадлежности к нему. Для древних греков главным критерием определения не грека, то есть варвара, был чужой, непонятный им язык. Собственно говоря, первоначальное значение греческого слова «варвар» - это «говорящий на чужом, непонятном языке» (Крюков, 1976:47). В условиях чёткого языкового различия и преобладающего монолингвизма, используя критерий языка, действительно можно легко провести границы между языковыми общностями, которые, как правило, совпадают с этническим разделением (хотя и такая дифференциация будет субъективной).
Язык действительно является важнейшим аспектом этнической проблематики в силу того, что наличие общего языка, как средства коммуникации, является одной из основных предпосылок, сопутствующих этногенезу. Механизм формирования этнических общностей – это комплекс различных и, прежде всего, языковых коммуникаций (Арутюнов, Чебоксаров, 1975). Без этого невозможно создание какой-либо общности людей вообще.
И всё же язык, как и другие, упоминавшиеся выше атрибуты, не могут выступать в качестве безоговорочного критерия в определении границ этнической группы. Скорее "факторы, обычно определяемые как признаки этносов, как общности территории, языка, экономических связей, - суть прежде всего предпосылки или условия формирования и существования этнических общностей людей…" (Арутюнов, Чебоксаров, 1975).
Таким образом, роль языка в этнической идентификации заключается не в использовании его в качестве объективного критерия, на основе которого проводятся границы между этническими группами по принципу: где заканчивается пространство одного языка, начинается другая этническая группа. Такой жёсткий принцип непригоден для практического применения в современных многоязычных обществах, ведь индивиды и целые народы владеют разными языками и в зависимости от ситуационного контекста используют разные языки. Для этнической идентификации язык имеет в первую очередь значение как один из элементов этнического самосознания - субъективного представления, идеи, на основе которой индивид ассоциирует себя с этнической, языковой группой. Изучение языка, как элемента этнического самосознания, вместе с изучением языкового поведения даёт возможность получения информации как о языковых процессах в обществе, так и об этнокультурной, этнополитической ориентации индивида и группы – степени их языковой и этнической (культурной) ассимиляции или сохранения.
При рассмотрении языка, как элемента самосознания необходимо учитывать следующие моменты.
Признание того или иного языка родным в переписях населения и социологических исследованиях не указывает на реальное языковое поведение, а также не обязательно связано с признанием той или иной национальной принадлежности. Например, хотя во всех переписях населения России был включён вопрос о родном языке, всё же не давалось достаточно чёткого определения родного языка. Однако очевидно то, что родной язык в сознании людей может занимать разное положение: быть связан с первыми годами жизни, т.е. является материнским языком, языком колыбели, или же иметь значение разговорного языка, используемого в повседневной жизни. Инструкции к переписям населения (да и большинства других опросов) даются в основном в такой форме, что содержание ответа о родном языке ставится в зависимость от субъективного мнения респондентов. Следовательно, результаты переписи населения о родном языке могут скорее отражать состояние этнического (национального) самосознания, чем реальное языковое поведение или степень владения языком (Лаллукка, 1997:78-80).
Называние родного языка наряду с национальностью можно рассматривать в качестве важного показателя этнической самоидентификации человека. Такая языковая самоидентификация в условиях Советского Союза и современной России не менее показательна в плане этнической ориентации человека, чем указание самой национальности (которое делается согласно записи в паспорте). Это обусловлено тем, что советские паспортные правила были достаточно однозначны в отношении определения национальности у детей из этнически однородных семей (хотя они не всегда неукоснительно соблюдались). Лишь в смешанных семьях у детей при получении паспорта имелась возможность выбора национальности. После того, как выбор был сделан и зафиксирован в паспорте, его уже нельзя было изменить (хотя и здесь имелись свои исключения) (Лаллукка, 1997: 71-72). Таким образом, несмотря на изменения в этническом самосознании человека, его национальность по паспорту, скорее всего, оставалась прежней. А в смешанных браках при оформлении документов после выбора национальности одного из родителей (исходя из тех или иных соображений, которые не обязательно связаны с национальными чувствами), на деле, у человека могла проявляться иная этническая (национальная) ориентация и этнокультурный облик. Этим, по-видимому, и объясняется то, что случаи несовпадения национальности и языка в материалах переписей населения имеют массовый характер. По данным переписи 1959 г. около 12 млн., а по переписи 1970 г. около 15 млн. жителей СССР показали своим родным языком язык другой национальности (Козлов, 1974).
Проблема того, что признание родного языка не отражает реального языкового поведения и владения языком, имеет важное значение в том плане, что переписные данные и результаты социологических исследований по родному языку могут привести к недооценке степени вовлечённости национальных меньшинств в процессы языковой ассимиляции (Лаллукка, 1997:80).
На то, что между реальной сменой языка на практике и изменением мнения о языке, как о родном, чаще всего нет прямой, синхронной связи, указывают результаты социолингвистических исследований. Чаще перемены в реальной языковой практике опережают смену в психологической ориентации на родной язык. Соотношение между ними варьирует в разных возрастных и социальных категориях, и даже у разных этнических и региональных групп. Например, по одному социологическому исследованию начала 80-х годов среди татар, армян и эстонцев, проживающих в Санкт-Петербурге, приводятся следующие цифры: родным языком свой национальный язык признали 67 % татар, 42 % армян, 32 % эстонцев, в то время, как в домашнем общении свой национальный язык (в основном наряду с русским) использовали только 60 % татар, 25 % армян и 12 % эстонцев (Коган, 1985). В другом исследовании начала 70-х годов указывается, что среди татар города Казани, назвавших родным языком свой национальный язык, общались дома только на татарском 46,0 %, только на русском - 12,4 %, на обоих языках - 35,1 %, назвали другой язык общения – 0,2 %. В то же время, среди татар, назвавших родным русский язык, на татарском языке общались дома 19,2 %, на русском - 53,5 %, на обоих - 20,2 % (Губогло, 1972).
Другой важной проблемой рассмотрения языка в качестве элемента самосознания является вопрос о том, указывает ли исчезновение языка, как элемента этнической идентификации, из самосознания индивида, а также утрата языка в реальном поведении на однозначную смену этнокультурных и этнополитических установок. Ведь, казалось бы, утрата такой важной этнической характеристики должна вести к однозначной утере связи с родной культурой и национальными стереотипами. Однако, есть возможность утверждать, что на самом деле нет основания для таких однозначных выводов. Как уже было сказано выше, утеря языка может вести к этнической индифферентности, то есть относительному ослаблению этноцентристских установок человека, и о значительно меньшем внимании к вопросам этнической принадлежности. Так, согласно результатам упомянутого исследования, минимальное негативное отношение к национально-смешанным бракам обнаружили именно те татары, которые фактически утратили владение татарским языком, а максимальное — те, которые владеют татарским языком в полной мере. Аналогичное влияние на межнациональные установки оказывает и психологическая смена родного языка (Губогло, 1972). В то же время утрата объективной этнической специфики приводит увеличению роли "скрытых" свойств, например со сменой родного языка увеличивается значение, придаваемое этнопсихологическим и характерологическим особенностям (Старовойтова, 1985). Это говорит о том, что, ассимилировавшись в языковом плане, человек может находить иные критерии собственной идентификации со своей этнической группой. А значит, при определённом уровне политического сознания и этнической мобилизации может действовать в национальных интересах своей этнической группы. В условиях распространённого двуязычия, как в быту, так и в сфере культурной жизни он может потреблять культурную информацию о родном народе и посредством чужого языка. В качестве иллюстрации этому достаточно вспомнить о широко известных примерах национального возрождения ирландцев, уэльсцев или ливов, которые почти полностью утратили свой язык. По мнению С.А. Арутюнова: "языковая ассимиляция какой-либо группы населения не обязательно ведет к ее этнической ассимиляции, но создает для нее весьма благоприятные предпосылки. Если эти предпосылки не реализуются, то вследствие наличия других мощных сегрегирующих факторов" (Арутюнов, 1985).
Таким образом, реальное языковое поведение и язык как элемент самосознания не являются однозначными критериями в определении этнической ориентации человека, его этнической ассимиляции. Утеря языка ни в реальном поведении, ни в самосознании не ведет к однозначной деэтнизации. Хотя анализ этих аспектов может дать информацию об этнических тенденциях и степени открытости к возможной этнической ассимиляции.
1. Примеры определений, где язык приведён как важный критерий см.: Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М.осква, 1983; Eesti Noukogude Entsuklopeedia. Tallinn: «Valgus», 1987; Большая Советская Энциклопедия. 1954; The New Encyclopedia Britannica. Volume 4, 1994.
2. В приведённом исследовании соотношение реального языкового поведения и отношения к языку, как к элементу самоидентификации, у татар сравнивается с таким же у русского населения города Казани. В частности указывается: "У русского населения Казани психологическое преодоление языкового барьера опережает фактическую языковую смену, что находит свое конкретное выражение в том, что из числа русских, назвавших татарский своим родным языком, 83% дома продолжают разговаривать по-русски. У части казанских татар, наоборот, фактический переход к русскому языку опережает психологическую перестройку.
Лишь 19,2% татар, для которых русский язык стал родным языком, дома говорят по-татарски" (Губогло, 1972). Основываясь на данном примере, вполне можно утверждать о том, что у разных этнических (или субэтнических) групп две стороны языкового аспекта могут проявляться в разной очерёдности. То есть смена языка в реальном языковом поведении может предшествовать психологической переориентации на другой родной язык, но может и следовать за ней. Хотя необходимо признать, что данный пример не лучший, так как мы не знаем того, каким образом определялась национальность респондентов в данном социологическом исследовании - на основе отметки в паспорте или личного заявления. Зная советскую практику вполне возможно предположить, что большая часть русских, определивших родным языком татарский язык, являются татарами, национальность которых отмечена как русская. Поэтому, нет оснований для однозначных выводов об ассимиляции русских татарами, которые можно сделать на основе цитированного утверждения. Вполне возможно предположить, что лучшие примеры, иллюстрирующие данный процесс можно найти среди ассимилировавшихся народов с вновь появившимся и развивающимся национальным самосознанием, как например уэльсцы, ирландцы или ливы.
Эти же выводы содержаться у Губогло М.Н. Социально-этнические последствия двуязычия.//Советская Этнография М., 1972, №2
Примером такого двуязычия в сфере высокой культуры у марийцев могут служить, хотя бы народные сказки и художественная литература, переведённые на русский язык и, согласно нашим заметкам во время анкетирования и интервью, пользующиеся большой популярностью.
дальше | содержание | www.suri.ee | www.mari.ee | марийские страницы SURI